Как преградить путь «токсинам жестокости» на экраны гаджетов, в жизнь семьи, классные комнаты, детские сердца? Об этом корреспондент сайта Президентской академии беседует с директором Центра экономики непрерывного образования Института прикладных экономических исследований (ИПЭИ) РАНХиГС, доктором экономических наук Татьяной Клячко.
– Татьяна Львовна, достаточно ли крепкого засова на входе в школу, детский лагерь или клуб, жесткого соблюдения инструкций, чтобы покончить с иногда случающимися проявлениями патологической, слепой жестокости?
– Эрик Берн, знаменитый американский психолог и психиатр, когда-то высказал мысль, что если в семье есть душевнобольной человек, то это означает, что больна вся семья. Вообще принято думать, что причина душевных болезней – генетика, или дурная наследственность, как говорили в старину.
Но Эрик Берн значительно более глубоко видел проблему, он считал, что появление душевнобольного человека – это всегда слом внутренней коммуникации в семье. Когда взрослый или подросток говорит, а его не слушают, когда ему нужно внимание, а он его не получает, его проблемы не важны и его не понимают, то от всего этого можно сойти с ума, и человек, подросток реально сходит с ума. Причем, по Берну, близкое окружение такого человека тоже нездорово, в большей или меньшей степени.
Мне представляется – сейчас я скажу страшную вещь, – что если молодой человек идет стрелять в свою школу, то это значит, что больна вся школа. Кто-то добавит: и общество в целом, с чем я отчасти соглашусь.
Как бы то ни было, не уходя от школьной темы, подчеркну: на эту особенность, подмеченную очень вдумчивым исследователем человеческих отношений и врачом, не обращается внимание. Но ее важно зафиксировать, потому что мы сейчас говорим, действительно, главным образом о том, была ли на входе выставлена охрана, о наличии денег на эту самую охрану и тому подобное. Можно удвоить, утроить охрану, но проблемы это не решит - проявления жестокости тогда будут происходить в других местах.
Точно так же и обсуждение денег, выделяемых на охрану, это всего лишь свидетельство того, что общество не знает, не понимает, что ему делать с этими инцидентами, это его защитная реакция, если угодно. Либо, скажем так, нежелание разбираться в крайне непростом вопросе подростковой и молодежной жестокости.
Я прочла в социальных сетях реплику одного сердитого посетителя с таким прогнозом: «Сейчас, – пишет он, – начнут говорить о воспитании, хотя на самом деле государство элементарно не выполняет свою роль по защите безопасности граждан». И поняла одну очень важную вещь, что, да, сейчас действительно будут говорить о воспитании, и это надо делать. Но воспитание у нас в школах понимается как мероприятие. Провести беседу, поставить галочку... И, в общем, забыть.
Это еще одна из причин повторяющихся трагедий. Сейчас начнут проводить мероприятия (часто скучные и ни о чем), а воспитание – это длительный, долгий и трудный процесс, а не мероприятие. И перечнем плановых мероприятий, которым сейчас скорее всего отчитаются во многих школах, а потом положат под сукно, проблему не решить.
– Из чего обычно складывается так называемый школьный конфликт? Как в такой ситуации следует действовать родственникам ученика, чтобы развеять круговое недоверие друг другу?
– Это еще один момент, который представляется чрезвычайно важным. Психологи пишут, что родители в конфликте с учителем или со школой всегда должны быть на стороне детей.
Но то, о чем не говорят, и что очень, на мой взгляд, важно понять в драматической ситуации – в ней и учитель тоже должен быть на стороне своего ученика. В конфликте с родителями, с администрацией школы учитель должен защищать именно его интересы.
А учитель на деле очень часто ему противопоставляется, и это беда, которая приводит к не слишком утешительной мысли о том, что у нас формально есть учитель, но у нас нет профессионалов.
В свете сказанного становится понятно, что то, что происходит в эти дни, весь этот информационный шум, мусор — я бы очень жестко про это сказала – все это отвлекает внимание от главного. Потому что если мы начинаем заниматься резонансными ЧП всерьез, то нам надо перестраивать работу школы, педагогическое образование, по-другому оценивать квалификацию учительства. Надо не просто говорить о социальном статусе учителя, а о связке профессионализма учителя и его социального статуса.
А главное, учитель должен осознавать себя профессионалом. У нас, к сожалению, этого очень часто нет.
– Только у нас?
– Нет, эта тема, думается, актуальна и для многих систем образования других стран. Но это их проблемы, а вот наша проблема, на мой взгляд, такова.
Что еще очень важно? На мой взгляд, надо, что называется, еще вчера отменять действующую систему рейтингования школ. Каждый год мы узнаем, какие школы заняли верхние строчки того или иного рейтинга. В Москве родители за этими рейтингами внимательно следят, иногда даже меняют место жительства или регистрируются в том районе города, где находится школа с высоким местом в рейтинге. С другой стороны, есть неформальное знание, и все всегда понимают, какие школы хорошие, а какие не очень. В чем же проблема? Она в том, что искусственная система рейтингования не должна накладываться на естественную. Потому что в итоге этой «накладки» мы получаем, в общем, два типа несчастных детей.
Первые – это дети очень ответственных родителей, которым обеспечили попадание в то, что считается «хорошей школой», а дальше начинается ежедневная гонка, чтобы ребенок ей соответствовал. Репетиторы, нотации, угрозы и поощрения с различными пряниками и кнутами.
В Москве в 2014 году был срыв примерно такого ребенка. Хотя понятно, что даже очень хорошая, но вымученная учеба еще не значит, что из этого «отличника» получится успешный человек. У меня были студенты, которые шли на любые ухищрения, чтобы получить высокую оценку. И когда ее не получали, то для них это было огромным ударом.
Часто мы растим детей, которые пытаются подлаживаться под требования учителей, что, на мой взгляд, тоже чревато для тех и других большими проблемами. Особенно, когда эти требования... Ладно, не буду здесь продолжать.
Второй тип несчастливых детей мы можем обнаружить среди изгоев, которых школа выдавливает, как только это становится возможным, потому что они мешают ей быть хорошей. Она не делает их хорошими, а просто отсеивает. А если школа не очень хорошая, то там с трудностями этих детей просто некому справляться.
А еще одна проблема, которая является продолжением того, о чем сказано выше, – неуспешность детей, которая порождается перегруженностью педагогов, их низким профессионализмом. Причем, они сами нам об этом сообщают: 63% учителей говорят нам в опросах о том, что неуспешность учащихся связана с низкой квалификацией... педагогов (они вполне самокритичны).
Вот что, на мой взгляд, лежит под корнями происходящих ЧП.
– Несколько вопросов на уточнение. Часто ли вы сталкиваетесь с конкретными примерами педагогического непрофессионализма?
– Прежде всего, они содержатся в материалах исследований нашего Центра. Нам учителя четко отвечают, сколько неуспешных учащихся в таком-то классе, в следующем, в предыдущем и так далее. А когда дело доходит до 10-го класса, резко падают ответы про неуспешных учеников. Школа от них избавилась, они ушли в систему СПО, и дальше учителя начинают облегченно вздыхать.
– Если некий молодой человек входит в родную школу и стреляет в одноклассников, – он болен?
– Я начала со слов из Эрика Берна: «Если человек в семье сходит с ума, то больна вся семья». Если ученик идет в школу и пытается расстрелять эту школу, больна вся школа. При этом вполне возможно, что он психически болен. Где-то во время его обучения в школе (он ведь возвращается в нее, чтобы отомстить) случился сбой, толчок, который в конечном счете привел к тому, что все природные задатки проявили свою страшную сущность.
– Когда вы говорите «семья, школа», то что имеете в виду?
– В данном контексте я говорю про школу, где что-то случилось.
– Тогда получается, что достаточно локально залечить эту частную вспышку агрессии, и жить спокойно?
– Нет, нет. Потому что есть школы, где этой болезни нет и следа, но есть и такие, где она подспудно развивается, и где взрослым не всегда хватает профессионализма, а то и просто смелости или наблюдательности ее обнаружить. И, что называется, предупредить беду.
А корни ее, повторяю, сводятся вовсе не только к отдельным пробелам в деятельности школьного директора, который, допустим, не заключил договор с ЧОПом (частным охранным предприятием – Ред.) или что-то там еще. Денег на охрану не собрал, к примеру.
Корни – в постоянной занятости (перегруженности) учителя второстепенными делами. Это его и отличает, кстати, от коллег в развитых странах: у нас учитель работает на полторы, а то и больше ставок, ему некогда заниматься учениками, они его часто утомляют и т.д.
Я сегодня специально прослушала несколько выступлений педагогов, директоров школ, специалистов. Про некоторую перегрузку учителей иногда упоминают, но в основном говорят про оборот оружия.
Хотя, конечно, нужно запретить выдавать оружие молодым людям, которые, как правило, еще не понимают ценности человеческой жизни.
– Есть ли у вас своя гипотеза о том, почему случаются ЧП в школах, куда направляются самые светлые молитвы, добрые напутствия? Что стряслось в обычной с виду гимназии, какая там сложилась атмосфера?
– Давно уже сказано: все несчастливые семьи несчастливы по-своему. Мы видим проявившееся несчастье той или иной школы, ее болезнь. Теперь не догадываться, не строить гипотезы надо, а садиться и методично разбираться в том, что же в ней происходит. Нафантазировать мы можем все, что угодно.
А проблема, вообще говоря, в том и состоит, что мы не хотим разбираться в неприятностях, разбираться шаг за шагом, упорно, тяжело: «Почему это происходит?»
Строим гипотезы, вместо того чтобы заниматься трудной, нудной, но той работой, без которой мы ошибок не исправим. Стало быть, к сожалению, эти страшные вещи будут продолжать происходить.
Когда мы были детьми, по крайней мере, в школе, где я училась, учителя старались вытащить тех ребят, которые назывались отстающими. Не оставить на второй год, а бросить все силы на то, чтобы ликвидировать пробелы, объяснить, подтянуть (так это называлось). Меня, например, прикрепляли к нескольким ученикам, чтобы я им помогала после уроков. Это приводило к тому, что мы понимали, что для наших учителей каждый из нас – ценность.
Еще одна проблема школы – она перестала детей считать своими. Когда мы учились, мы были детьми этой школы. Сейчас же нередко многие школы, которые считаются хорошими, не очень успешных учеников отсеивают, заменяя на приходящих со стороны. То есть можно набрать новых, а не вытащить своих. А ведь для подростков это огромная травма.
– Известный российский нейролингвист сказала, что современные родители «не совсем понимают, как обращаться с детьми. Они считают, что дети – это их собственность, нечто вроде сумки или холодильника».
– Если известный профессор хотела сказать, что родители не понимают детей, то да, мир ребенка усложнился, к нему нельзя подходить с прежними мерками. А то, что дети – их собственность… Так их в современной семье мало – один-два, и родители в них вкладывают и вкладывают, и считают, что дети должны это ценить и быть вечно благодарными, поэтому болезненно воспринимают, что «одариваемые» думают иначе.
Знаете, я еще до всей этой страшной трагедии смотрела какой-то фильм, как вдруг на экране появилась реклама компьютерной игры (я не считаю, что компьютерные игры приводят к тому, что подросток поиграл и пошел убивать, я про другое). Реклама возникла абсолютно неожиданно: палили корабельные орудия, по городу ехали и стреляли танки, самолеты вели воздушный бой. И все это на удивительно красивом фоне синего-синего неба, сверкающего солнца. Это была настолько красивая картинка, что я впала просто в панику.
Потому что не было смерти, грязи, ужаса. Была прекрасная сцена битвы непонятно кого с кем. Вот это страшно, понимаете? Отсутствие четкого посыла, что смерть, она окончательная, и после этого, как после спектакля, нельзя встать, отряхнуться и пойти жить дальше.